Однако в то же самое время авторитет семьи не подавлял независимости и предприимчивости — до тех пор, пока все это не затрагивало честь. Сыновья были свободны в выборе образа жизни, будь то дома или за границей. В общем и целом кажется, что и дочерей вряд ли выдавали замуж против их желания, хотя в основном брак и был предметом соглашения между мужчинами из обеих семей. Семья давала помощь и совет, однако она никогда не была всемогущим авторитетом, перед властью которого отдельный человек должен был отойти на задний план.
Женщины имели достаточно высокий статус как по правовой теории, так и в повседневной практике. Они могли владеть землей и управлять собственностью, у них был полный авторитет в делах хозяйства, и нередко им приходилось в одиночку управлять фермой, пока мужья отсутствовали. Они не могли вести судебные процессы, но, если верить сагам, их неутомимая энергия нередко подливала масла в огонь кровной вражды, даже когда мужчины с удовольствием завершили бы ее. Есть даже упоминания о женщинах, обладавших личной властью, как, например, Ауд Мудрая, вдова царствовавшего в Ирландии викинга, которая руководила эмиграцией своей семьи и дружинников через Оркнейские и Фарерские острова в Исландию и которая распределяла между ними землю, как настоящий вождь. Позднее и шведские камни с рунами говорят о богатстве и активности женщин: на надписях говорится, что их заказали скорбящие супруги или дочери, и они строили в память об умершем насыпи и мосты. Некоторые из камней были воздвигнуты в память самих женщин; об одном таком камне уже упоминалось. Другой, весьма элегантный, был поставлен мужчиной в память о своей жене Одиндисе: «Никогда не придет в Хассмюру лучшая жена, чтобы заботиться о хозяйстве».
Рунический камень в память доброй женыЗаконная жена отличалась от наложниц (которых у богатых мужчин было много) тем, что муж платил за нее выкуп; как правило, она также получала приданое от отца и подарок от мужа в день после свадьбы. Первая и третья из этих сумм становились ее собственностью, и, если брак кончался разводом, муж обязан был выплатить приданое. На законной свадьбе, кроме того, должно было быть торжественное питье «свадебного эля» перед свидетелями, и свидетели должны были отвести мужчину в постель жены. При этом жена сохраняла свое имя и имя своего отца (отчество) и никогда не порывала связей со своими родичами. Если между ними и ее мужем разгорался конфликт, то, судя по всему, она могла встать на любую сторону, смотря по тому, на чьей стороне была правда. Двух героинь в цикле легенд о Вёльсунгах даже восхваляют за то, что они лично взяли на себя мрачную кровную месть своим мужьям ради погибших братьев.
Развод был нетрудным делом и не оставлял никакого пятна на том, кто выступил его инициатором, будь то жена или муж. Все, что было нужно, — это объявить перед свидетелями причину своего недовольства партнером и сообщить о желании развестись. У нас нет полного списка приемлемых причин для развода, поскольку все упоминания об этих вещах были выброшены из кодексов законов перед тем, как они были записаны в христианские времена; в сагах фигурируют такие причины, как импотенция, ношение женой штанов, а мужем — излишне женственной рубашки и дружелюбие мужа по отношению к человеку, который убил брата жены.
Главной особенностью законов о наследстве был «одаль» — закон, касавшийся наследования земли. Согласно ему, владение родовым хозяйством принадлежало всей семье; после кончины отца его получал старший сын, однако он должен был выплатить своим братьям компенсацию за их долю в хозяйстве. Это предотвращало неэкономное деление владений и должно было заставлять младших сыновей искать себе новых земель или расчищая целину, или отправляясь за море. В то же самое время, поскольку владелец мог продать землю (при условии, что он разделит цену с совладельцами), эта система была менее жесткой, чем майорат.
Майорат — наследование родового поместья (как правило, старшим сыном или другим ближайшим родственником по мужской линии) без права продажи.
Другие участки земли, скот и серебро можно было разделить между ближайшими наследниками, и в кодексах законов даются детальные правила, определяющие порядок наследования и способ раздела. Необычайно сложные случаи запечатлевались на века; например, надпись на скале в Хиллерсьё в Швеции (рис.) объясняет, как женщина по имени Гейрлауг стала наследницей собственной дочери, вдовы, вышедшей снова замуж и унаследовавшей свою собственность от сына от первого брака:
«Читай эти руны! Гейрмунд женился на Гейрлауг, тогда девице. Позднее у них был сын, а затем Гейрмунд утонул. Потом сын умер. Потом она взяла в мужья Гудрика... Потом у них были дети, и из них выжила только девочка; ее назвали Инга, и Рогнвальд из Сноттсы взял ее в жены. Потом он умер, и их сын тоже умер, и мать [Инга] стала наследницей своего сына. Потом Инга взяла в мужья Эйрика. Потом она умерла. Потом Гейрлауг унаследовала это наследство после своей дочери Инги. Поэт Торбьёрн вырезал эти руны».
Рунический камень из ХиллерсьёНезаконных детей было множество, поскольку большинство мужчин жили со своими рабынями, а у многих были и постоянные наложницы. По норвежскому закону сын рабыни становился рабом, если только ему не даровали свободу в законном порядке. У других не-
законнорожденных были определенные права: например, они могли получить небольшую часть виры за убийство отца или брата и наследовать некоторые не слишком ценные предметы от отца. Но на самом деле нередко их участь была гораздо более завидной, и разница между законной женой и наложницей стиралась настолько, что статус детей почти не зависел от этого. В королевской семье Норвегии незаконный сын не раз становился королем.
В любом случае, если отец усыновлял незаконнорожденного сына, тем самым он полностью уравнивал его с законными детьми. В Дании и Швеции вся процедура состояла в сажании ребенка на колено усыновителя. Затем следовало публичное объявление об усыновлении на собрании. В норвежских законах мы находим более красочную церемонию: сначала усыновитель резал трехлетнего вола и делал сапог из кожи на его правой ноге; затем он устраивал пир, в ходе которого этот сапог ставили в центр зала, и сперва усыновитель, потом ребенок, а потом все домашние по очереди ставили в него правую ногу, тем самым подтверждая, что ребенок стал полноправным членом семьи.
Кровать из УсебергаНоворожденного ребенка надо было сначала показать отцу. Если ребенок был болезненным или уродливым, отец мог велеть выбросить его и оставить умирать. Араб ат-Тартуши сообщает, что бедность нередко заставляла жителей Хедебю топить своих детей. Хозяева также могли приказать выбросить ребенка, рожденного среди рабов, чтобы в доме не было лишнего рта. Однако если ребенка оставляли в живых, то его обрызгивали водой — видимо, это был настоящий языческий обычай, а не простое подражание крещению. Затем отец выбирал имя, предпочтительнее такое, чтобы оно приносило удачу, или такое, которое носил недавно умерший родич, зачастую дядя или дедушка ребенка. Имена некоторых богов (особенно Тора) часто использовали в качестве элементов личных имен; первоначально это был признак того, что ребенок находится под защитой божества. Скандинавы использовали только личное имя и имя отца (например, «Хельги, сын Торстейна» или «Тора, дочь Торстейна»). Фамилий в современном смысле этого слова не было, хотя у некоторых семей, королевских или аристократических, могло быть какое-то коллективное имя, обозначающее происхождение от знаменитого предка. Чтобы выделить человека, носившего обычное имя, нередко использовали прозвище, однако прозвище он получал, только когда становился взрослым, и оно относилось к его внешнему виду или характеру, а то и к определенному поступку, похвальному или смешному. Чтобы отпраздновать наречение имени, ребенок получал подарок, а позднее — еще один, когда у него прорезывался первый зуб. Получение прозвища также могло стать поводом для подарка, если прозвище было комплиментом.
Детей обычно воспитывали дома, однако мальчик очень часто проводил часть своего детства как приемный сын в другом доме, и отнюдь не по причине бедности: таким образом между двумя семьями образовывались узы почетной дружбы. В случае возникновения кровной вражды или в других трудных ситуациях мальчик мог ждать от семьи приемных родителей такой же помощи, как от кровных родственников, нес по отношению к приемной семье те же обязанности, что и к родной, и оставался очень привязанным к приемным родственникам на всю оставшуюся жизнь.
В языческую эпоху образования как такового не было, и даже позднее христианских школ было мало, и они были очень небольшими. Дети учились сельскому хозяйству и другим ремеслам, просто помогая взрослым в домашней работе по мере своих возможностей, и тренировались в воинском деле, сражаясь друг с другом. Ребенка, у которого был талант к какому-нибудь особенному ремеслу, вероятно, посылали учиться в другой дом, если им не владели в его собственной семье; таким же образом могло передаваться знание законов, истории и стихотворства, однако у нас нет никаких упоминаний о том, что ученые люди и знаменитые поэты собирали какие-то формально организованные группы учеников.
Считалось, что молодые люди должны работать не покладая рук. Никого так не презирали, как «жевателя углей» («запечника») — мальчика, который упорно сидел рядом с кухонным очагом, пока остальные были в поле. Юноши должны были быть смелыми, и, если даже при этом спорили со старшими, этим скорее восхищались, чем порицали. Если автор саги говорит о ком-нибудь, что «с этим мальчиком трудно было справиться; он был своеволен и драчлив», то это отнюдь не порицание.
Снорри рассказывает интересную историю о том, как святой Олав, который уже был знаменитым воином и королем Норвегии, проверял трех своих маленьких единоутробных братьев: он сажал их на колено и корчил страшные рожи; двое старших были напуганы, но трехлетний Харальд бросил в ответ свирепый взгляд и сильно дернул Олава за усы, на что Олав одобрительно заметил: «Ты, брат, видно, никому не будешь давать спуску!» На следующий день король и его мать Аста увидели, что все трое мальчиков играют у пруда; Халь-вдан и Гутхорм строили маленькие фермы, но Харальд пускал по воде щепочки, которые называл «боевыми кораблями»:
«Конунг подозвал Хальвдана и Гутхорма и спросил Гутхорма:
— Что бы тебе больше всего хотелось иметь?
— Поля, — ответил тот.
Конунг спросил:
— А большие ли поля?
Тот ответил:
— Я хочу, чтобы каждое лето засевался весь этот мыс.
А на том мысу было десять дворов. Конунг сказал:
— Да, много хлеба там могло бы вырасти.
Потом он спросил Хальвдана, что бы тот больше всего хотел иметь.
— Коров, — ответил тот.
— А сколько же ты хочешь коров? — спросил конунг.
— Столько, что, когда они приходили бы на водопой, они стояли бы вплотную вокруг этого озерка.
Конунг сказал:
— Вы оба хотите иметь большое хозяйство. Таким же был и ваш отец.
Потом конунг спросил Харальда:
— А что бы тебе больше всего хотелось иметь?
Тот отвечает:
— Дружинников.
— А сколько же ты хочешь дружинников?
— Столько, чтобы они в один присест могли съесть всех коров моего брата Хальвдана.
Конунг улыбнулся и сказал Асте:
— Из него, мать, ты, верно, вырастишь конунга».
Олав был совершенно прав, поскольку мальчик, когда вырос, стал королем Харальдом Хардрадом, чья полная приключений жизнь окончилась в 1066 году в Англии, в битве при Стэмфорд-Бридж.
По закону в 12 лет мальчик становился взрослым. Как правило, он оставался дома еще в течение нескольких лет, но иногда мог отправиться с викингами в поход даже в таком раннем возрасте: например, святому Олаву было только 12, когда он попал на корабль, которым командовал его приемный отец, и еще подростком (все юношеские годы он провел в набегах) сам стал вождем. Большинство молодых людей, собрав богатство за годы разбоя, возвращались домой, чтобы вести спокойную крестьянскую жизнь. Местные условия определяли, возвращался ли женатый сын в дом отца, строил ли новый дом рядом с его домом (как в Ярлсхофе) или перемещался на несколько миль от него (как обыкновенно бывало в Исландии). Конечно, многие решали поселиться за морем, и там к ним присоединялись их родственники. Другие проводили большую часть жизни, сражаясь на службе у того или другого вождя, и уже никогда не возвращались к сельскому хозяйству.
Хотя, конечно, семья и была очень важна, в жизни викингов играли большую роль и другие отношения. О связи между вождем и дружинником будет рассказано ниже. Существовали и взаимные обязательства между хозяином и гостем, а также такие, которые подарок налагал на того, кто его получил.
В Скандинавии, как и в Древней Греции, подарок означал нечто гораздо большее, чем простая любезность: он фиксировал взаимные обязательства (господина и дружинника, хозяина и гостя, друга и друга); он приносил честь получателю и обязывал его ответить подобающим образом — либо подарив в ответ какую-либо материальную ценность, или, чаще, давая дарителю защиту, помощь и верность, поскольку, как гласила скандинавская пословица, «подарок всегда ищет отдарок».
Дружба очень ценилась. Те, кто хотел этого, могли сделать дружбу столь же вечной, как и кровные узы, торжественно заключив кровное побратимство. Буквально у скандинавов это «побратимство» называлось тем же словом, что и отношения тех, кто воспитывался вместе в приемной семье, но это только так говорилось: кровными побратимами становились взрослые люди, хотя побратимство и напоминало связи между ребенком и его приемной семьей, поскольку оно устанавливало связи, аналогичные кровному родству. Есть много рассказов об этой церемонии; самый лучший можно найти в «Саге о Гисли»:
«Вот идут они на самую стрелку косы и вырезают длинный пласт дерна [то есть длинную полосу, образовывавшую почти полный круг], так что оба края его соединяются с землей, ставят под него копье с тайными знаками, такой длины, что стоя как раз можно достать рукою до того места, где наконечник крепится к древку. Им... надо было всем четверым пройти под дерном. Потом они пускают себе кровь, так что она течет, смешиваясь, в землю, выкопанную из-под дерна, и перемешивают все это, кровь и землю. А потом опускаются все на колени и клянутся мстить друг за друга, как брат за брата, и призывают в свидетели всех богов. Но когда все они подали друг другу руки...»
Символизм вполне очевиден: арка-петля из торфа символизирует лоно Матери-Земли, через которое проходят друзья, чтобы снова «родиться» уже как братья; они смешивают в земле свою кровь как знак того, что теперь они одной крови и приносят клятву. Тем самым они берут на себя обязательства, соответствующие их новому «родству», и подтверждают их, подавая друг другу руки — обычное завершение всех сделок.
Таковы были отношения, обычно связывавшие человека с ближайшим кругом тех, кто был равен ему, с его семьей и друзьями.
